УДК 341.645.5
ПРАВОВЫЕ ПОЗИЦИИ СУДА ЕАЭС КАК ИНСТРУМЕНТ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ОКРУЖАЮЩУЮ ЕГО ПРАВОВУЮ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
№37,
Юридические науки
Скляр Елена Михайловна
Ключевые слова: ЕАЭС; СУД ЕАЭС; ПРАВОВАЯ ПОЗИЦИЯ; ПРЕЦЕДЕНТ; ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ ПРАВОВЫХ ПОЗИЦИЙ; СУДЕБНЫЙ ОБЫЧАЙ; ТОЛКОВАНИЕ ПРАВА; ПРАКТИКА ПРАВОПРИМЕНЕНИЯ; EAEU; EAEU COURT; LEGAL POSITION; PRECEDENT; CONTINUITY OF LEGAL POSITIONS; JUDICIAL CUSTOM; INTERPRETATION OF LAW; LAW ENFORCEMENT PRACTICE.
При решении любого юридически значимого вопроса перед судом, как национальным, так и международным, предстаёт задача истолкования действующей в данной ситуации юридической нормы, применимой к конкретным правоотношениям. Примечательно, что в романо-германской правовой семье, где нормативный правовой акт выступает основным источником права, адаптировать его положения к событиям объективной действительности под силу лишь субъектам официального толкования права, а в частности – судебного толкования, чьи правоинтерпретационные позиции адаптируют формализованные в правовых нормах предписания и делают их более гибкими для дальнейшего применения.
Одной из основных гарантий реализации указанного механизма выступает независимость судебного органа и, в частности, судей, что позволяет формировать в рамках осуществления правосудия по конкретному делу определённую «правовую позицию». Данная категория не имеет чёткого определения на доктринальном и законодательном уровне РФ, однако регулярно применяется при анализе судебной практики различными субъектами. Учитывая, что судебное решение, по своей сути, – это правоприменительный нормативный акт индивидуального характера, можем говорить о том, что содержащаяся в нём правовая позиция (и, как мы можем полагать, – позиция правопонимания по конкретному делу) – это индивидуальное правило поведения в рамках конкретного спорного или проблемного правоотношения, представленного на разрешение суду, основанное на толковании судом действующих нормативных правовых предписаний.
Если в данном контексте вернуться к анализу правового статуса Суда ЕАЭС, то можно заключить, что на основании пункта 2 Статута Суда ЕАЭС, он призван «создавать правила единообразного прочтения союзной нормы в том случае, если норма позволяет выбирать между двумя или более альтернативами поведения участников правоотношений. Суду дано властное полномочие установить, какая из альтернатив востребована в данный момент развития Союза» [1, с. 66]. На наш взгляд такая ситуация обусловлена тем, что в реалиях романо-германской правовой семьи формализованное нормативное правовое регулирование не способно сиюминутно обеспечить в полной мере регламентацию всего круга существующих правоотношений, ведь они постоянно изменяются, возникают их новые виды со своими существенными чертами. Поэтому, целесообразно говорить о правоинтерпритационной роли суда при разрешении конкретных дел.
Очевидно, что основным инструментом воздействия суда на окружающую его правовую действительность является правовая позиция, основанная на выработанных судом правилах понимания применяемых и анализируемых юридических норм. При этом, как мы полагаем, правовые позиции международных судебных органов наиболее ценны в рассматриваемом контексте, поскольку под их воздействием оказывается правовая система более высокого уровня, по сравнению с системами отдельных государств. Соответственно, если под воздействием определённой правовой позиции со временем сформируется судебный обычай, под его воздействием окажется как право всего международного объединения, так и право отдельных государств-членов.
Таким образом, если в рамках правовых систем, к примеру, романо-германской правовой семьи прецедент как источник права отрицается в теории и на практике, то на международном уровне, на наш взгляд вполне допустимо говорить о прецедентном характере решений международного суда.
Согласно ст. 59 Статута Международного суда ООН обязательность судебного решения распространяется лишь на участников конкретного дела, только по данному делу. Исходя из данного положения, на основании ст. 38 указанного Статута суд в своей деятельности должен руководствоваться судебными решения только в указанных пределах. На основании этих норм можно было бы сделать вывод о том, что «доктрина прецедента не получила в международном праве того признания, которое есть в англосаксонской системе права» [2, с. 78]. Однако в практике всё чаще можно встретить случаи, когда суды обращаются к своим правовым позициям, сформулированным ранее, или к правовым позициям вышестоящих судов, для разрешения конкретного дела.
На этом фоне целесообразно говорить о том, что «прецедентный» характер имеет не само решение суда, а фундаментальная правовая позиция, сформулированная по конкретному делу. То есть – в настоящем исследовании идёт речь о свойствах прецедента как источниках права, присущих решениям международных судов, не отражающих новое правило поведения, но содержащих правило понимания юридических норм.
Данный подход всецело согласуется с принципом единообразия практики правоприменения и служит обеспечению единства судебной практики конкретного суда или судебной системы, в целом. Не признавая универсальный регулирующий характер судебного решения, разрешающего конкретное дело по существу, мы не можем отрицать руководящий характер общих правовых позиций, конструируемых судом при толковании формальных юридических норм.
Если обратиться к практике Международного суда ООН (далее – МС ООН), чьи руководящие статутные нормы упоминались выше, то можно заметить, что последний придерживается концепции обязательности ранее принятых решений, как для сторон спора, так и для себя самого. Так, в деле о репарациях Международный Суд ООН опирался при обосновании своего решения на другое свое консультативное заключение, утверждая, что сформулированные в нём принципиальные положения применимы не только в отношении МОТ, но и для ООН, в целом [3, с. 182]. В такой форме МС ООН придерживается принципа единообразного применения собственной практики [2, с. 81].
Если рассматривать в качестве примера Европейский суд по правам человека, то здесь, напротив, прецедентный характер судебных решений является гарантией правовой определённости, предсказуемости и равенства перед законом, что провозглашается самим Судом. Как отмечал ЕСПЧ ещё в 2009 году, «он не должен отступать без веских причин от прецедентов, изложенных в предыдущих делах» [4]. При этом одной из таких причин может выступать переменчивость обстоятельств объективной действительности, на фоне чего необходимо обеспечивать актуальность понимания норм Конвенции о защите прав и свобод человека 1950 г. Без учёта этой оговорки его решения носят прецедентный характер для него, являясь также обязательными для государств-участников Конвенции.
В целом, исходя из вышесказанного, можем заметить, что отношение международного суда к собственным ранее вынесенным решениям напрямую зависит от процессуальных особенностей рассмотрения им дел. Очевидно, что в случае, когда сторонами по делу выступают государства, международный суд попадает в более жёсткие рамки, обусловленные пределами государственного суверенитета. Процесс с участием физических лиц, напротив, является, на наш взгляд, более гибким и Суд с целью обеспечения права физического лица, установленного международным соглашением, получает широкие возможности толкования правовых норм. Кроме того, различия обусловлены нормативной основой деятельности судов. В одних случаях судебный орган является механизмом обеспечения конкретного международного договора и создаётся его участниками для целей его реализации, а в других – Суд является арбитром в рамках целой международной правовой системы (как, например, Суд ЕС или ЕАЭС). В последнем случае государства-участники международных интеграционных объединений, опасаясь вмешательства в их суверенитет, получают возможность заведомо ограничить компетенцию создаваемого ими Суда при непосредственной разработке международно-правового договора, регламентирующего его деятельность.
Обращаясь к практике Суда ЕАЭС без отрыва от анализа положений его Статута, можем сказать, что решения данного Суда не являются прецедентом и не выступают формой объективации интеграционного права Союза или его государств-участников, однако правовые позиции Суда ЕАЭС активно имплементируются в канву права ЕАЭС и его государств-членов. Это говорит о том, что акты Суда ЕАЭС, выносимые им при рассмотрении конкретного дела, вполне могут рассматриваться в качестве источников права в широком смысле слова.
При этом, целесообразно рассматривать отношение к ранее сформулированным правовым позициям, как самого Суда, так и государств участников. Исполнение актов Суда ЕАЭС, обязательного и рекомендательного характера, или применение сформулированных в них правовых позиций осуществляется на различных уровнях:
1) непосредственно Судом при обращении к своим правовым позициям в ранее вынесенных решениях (без прямой ссылки на них);
2) добровольно или принудительно – стороной, против которой вынесен акт Суда;
3) национальными судебными органами при регламентации такого механизма государством-участником Союза [5, с. 78-97].
Как уже отмечалось, Суд ЕАЭС активно следует цели единообразного толкования права ЕАЭС. На этом фоне, как отмечает Нешатаева Т.Н., от дела к делу имеет место повторение Судом своих правовых позиций (например, «позиция о двух элементах установления нарушенных прав», сформулированная в деле ЗАО «Дженерал Фрейт», отражённая в актах по заявлениям ООО «Ремдизель» от 20 января 2016 года, ТП «Руста-Брокер» от 8 ноября 2016 года.) [1, с. 75]. Однако примечательно, что Суд ЕАЭС при этом не ссылается на ранее вынесенные им акты, что подтверждает позицию о том, что решение Суда ЕАЭС не носит характер прецедента. В то же время, во исполнение обязательных решений Суда Союза, его органами, в дальнейшем, могут приниматься нормативные акты Союза, которые непосредственно влияют на интеграционное право ЕАЭС, в целом, и на право государств-участников. Так, с учётом позиций ранее упомянутого Решения Большой Коллегии Суда от 21.02.2017г. было вынесено Решение Коллегии Евразийской экономической комиссии от 07.11.2017г. N 139 «О документах, подтверждающих статус товаров Евразийского экономического союза» [6], способствующее взаимному признанию решений таможенных органов государств при транзитном перемещении товаров путём установления перечня документов, подтверждающих статус товаров Евразийского экономического союза.
Возвращаясь к рассмотрению возможности повторения судом собственных правовых позиций в новых судебных актах, а также исходя из теории международного права, можем сделать вывод о том, что при неоднократном обращении к одной и той же формуле толкования правовых норм судом формируется не что иное, как обычай практики правоприменения, который в дальнейшем закрепляется в различных формах деятельности органов ЕАЭС и государств-членов Союза (opinio juris).
Правовые позиции, сформированные судом интеграционного объединения, являясь правилом толкования правовых норм, выстраивают основу поведения (политики) участников экономической интеграции, влияя, тем самым, на совершенствование, изменение или дополнение действующих норм права.
Параллельно со всем вышеизложенным интересно обратить внимание на такой аспект формирования практики Суда ЕАЭС, как его преемственность в отношении правовых позиций Суда ЕврАзЭС. Актуальность этого вопроса вытекает из содержания ч. 3 ст. 3 Договора о прекращении деятельности Евразийского экономического сообщества, который начал временно применяться по истечении десяти календарных дней от даты его подписания 10 октября 2014 года [7]. Указанная норма гласит о том, что решения Суда ЕврАзЭС продолжают действовать в прежнем статусе. Такая формулировка не даёт однозначного понимания в части обязательности правовых позиций Суда ЕврАзЭС для Суда ЕАЭС. Однако, с практической точки зрения, очевидно, что Суд ЕАЭС не связан позициями своего «предшественника», как и своими собственными. Это утверждение вытекает из толкования п. 50 Статута Суда ЕАЭС [8], в котором перечисляются источники, которыми он руководствуется при осуществлении правосудия. Ярким подтверждением этому является, например, тот факт, что при вынесении и пересмотре одного из первых своих решении, вынесенных 28.12.2015г. по заявлению ИП Тарасика К.П., Суд ЕАЭС отошел от правовой позиции Суда ЕврАзЭс в части вопроса соотношения международного права и права Союза [9]. Суд пришёл к выводу о том, что рассматриваемое им Женевское соглашение от 20 марта 1958 года, которое было ратифицировано всеми странами-членами ЕАЭС еще до создания Союза, нельзя автоматически относить к праву Союза и его действие распространяется исключительно на государств-участников данного международного договора. Следовательно, у ЕЭК отсутствуют полномочия по осуществлению мониторинга в части исполнения указанного международного акта. Такая правовая позиция Суда ЕАЭС в корне отличалась от позиции Суда ЕврАзЭС, который в своём решении по делу «ОНП» признал, что ратифицированная до создания Таможенного союза Конвенция о гармонизированной системе описания и кодирования (1983 г.) должна признаваться частью права Таможенного союза [11].
Таким образом, несмотря на то, что юридически — решения Суда ЕврАзЭс сохраняют своё действие на основании обозначенных выше нормативных положений, Суд ЕАЭС не обязан придерживаться правовых позиций, сформулированных своим «предшественником». Напротив, можем говорить о том, что для цели единообразного применения права ЕАЭС Суд, прибегая к динамическому толкованию юридических норм компетентен отойти от ранее выработанных позиций в пользу разрешения того или иного юридического вопроса, сообразно потребностям международной экономической интеграции на текущем уровне её развития. Этим, на наш взгляд, и обусловлена практическая значимость рассматриваемого судебного органа.
Список литературы
- Нешатаева, Т.Н. Суд Евразийского экономического союза: от правовой позиции к действующему праву. [Электронный ресурс]/ Т.Н. Нешатаева //Международное правосудие. – 2017. – N2 (22). – С. 64-79// URL: https://cyberleninka.ru/article/n/sud-evraziyskogo-ekonomicheskogo-soyuza-ot-pravovoy-pozitsii-k-deystvuyuschemu-pravu (дата обращения: 23.01.2022).
- Исполинов А.С. Прецедент в международном праве (на примере международного суда ООН, ЕСПЧ, ВТО и суда ЕАЭС)/ А.С. Исполинов// Законодательство. – 2017. – N 1 – С. 78-87.
- Advisory Opinion by International Court of Justice of 11 April 1949/ p. 174-220// URL: https://www.icj-cij.org/en/decisions/advisory-opinion/1949/1949/desc. (дата обращения: 28.01.2022г.).
- Judgment Grand Chamber ECHR (Scoppola v. Italy (N 2)) of 17 September 2009// URL: https://hudoc.echr.coe.int/fre?i=002-1334 (дата обращения: 28.01.2022г.).
- Мысливский П.П. Исполнение решений и консультативных заключений Суда Евразийского экономического союза. [Электронный ресурс]/ П.П. Мысливский// Московский журнал международного права. – 2021 (3). – С. 78-97// URL: https://doi.org/10.24833/0869-0049-2021-3-78-97 (дата обращения: 23.01.2022).
- Решение Коллегии Евразийской экономической комиссии от 07.11.2017г. N 139 «О документах, подтверждающих статус товаров Евразийского экономического союза»// СПС «Консультант Плюс».
- Договор о прекращении деятельности Евразийского экономического сообщества (Подписан в г. Минске 10.10.2014) // СПС «Консультант Плюс».
- Приложение N 2 к Договору о Евразийском экономическом союзе (Подписан в г. Астане 29.05.2014) // СПС «Консультант Плюс».
- Решение Апелляционной Палаты Суда ЕАЭС от 03.03.2016г. по делу N СЕ-1-2/2-15-КС/ URL: https://courteurasian.org/court_cases/eaeu/C-4.15/ (дата обращения: 26.01.2022г.).
- Исполинов А.С. Первое решение Суда ЕАЭС: ревизия наследства и испытание искушением/А.С. Исполинов// Российский юридический журнал. – 2016. – N 4. – С. 85-93.