УДК 34

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ ПРАВОПОНИМАНИЯ КОНЦЕПЦИИ «ВОЕННОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ» В МЕЖДУНАРОДНОЙ И РОССИЙСКОЙ ПРАВОВОЙ ДОКТРИНЕ

№36,

Юридические науки

Хелемендик Александр Сергеевич


Научный руководитель: Бодаевский В.П., к.ю.н., доцент, зав. кафедрой.


Ключевые слова: ВОЕННЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ; ДОКТРИНА МЕЖДУНАРОДНОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА; ДОКТРИНА НАЦИОНАЛЬНОГО УГОЛОВНОГО ПРАВА; ОБЫЧНОЕ МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО; МЕЖДУНАРОДНОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ПРАВО; WAR CRIMES; DOCTRINE OF INTERNATIONAL CRIMINAL LAW; DOCTRINE OF NATIONAL CRIMINAL LAW; CUSTOMARY INTERNATIONAL LAW; INTERNATIONAL HUMANITARIAN LAW.


Аннотация: В данной научной работе делается акцент на концепцию формирования понятия «военного преступления», дефиниция юридического концепта «военных преступлений» связано со становлением международного гуманитарного права с середины XIX в. В современности общепринято, что основополагающими международными документами, реализующий формально-правовой характер военных преступлений, являются: Женевские конвенции о защите жертв войны 1949 г. и Дополнительные протоколы к ним 1977 г.; ряд конвенций о запрещении использования тех или иных методов и средств ведения вооруженного конфликта; «устанавливающие» документы современных органов международной уголовной юстиции. Также особое значение для понимания военных преступлений имеют решения Нюрнбергского и Токийского международных судебных процессов, а также международных трибуналов по Руанде и бывшей Югославии.

В современной уголовно-правовой российской доктрине, несмотря на терминологическую разницу, имеется определенное дефинитивное единство в понимании термина «военные преступления». При этом в основу определения этого термина вложены принципы международного гуманитарного права (гуманность, ограничение противоборствующих сторон в выборе средств и методов ведения военных действий, защита гражданского населения и гражданских объектов в ходе вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера). Однако, как подчеркивает большинство российских авторов, военное преступление, изначально являющееся нарушением норм международного гуманитарного права, подразумевает индивидуальную уголовную ответственность лица, его совершившего.

В нынешней зарубежной доктрине также говорится о том, что термин «военные преступления» часто используется в различных и противоречивых значениях. Однако и зарубежные авторы все чаще используют «узкое» определение: военное преступление – это нарушение нормы международного гуманитарного права, влекущее уголовную ответственность.

В статье упоминается, что в российской и зарубежной доктрине акцентируется вопрос о применимости международно-правового определения «военные преступления» в национальной уголовно-правовой системе. Данный тезис особенно важен для государств, не участвующих в Римском Статуте Международного уголовного суда, но для которых обязательными являются нормы международного обычного права.

В результате автор делает вывод о том, что для современной российской и зарубежной доктрины характерно принципиально схожее понимание термина «военное преступление» в международном уголовном праве.


Прежде всего, надо отметить, что термин «военные п преступления» используется в самых разных значениях для определения различных нарушений, так или иначе связанных с военными действиями и/или наличествующим вооруженным конфликтом. При этом многие авторы отмечают, что истоки понимания какого-либо деяния в качестве военного преступления уходят корнями в глубокую древность. Прообразы военных преступлений, по мнению отечественных и зарубежных исследователей, имеются уже в Ветхозаветном запрете на убийство военнопленных (4 Книга Царств; 6:21–23), а также в установлении особых «правил» ведения войн в Древней Греции [1, с. 22–24; 3, с. 19– 20; 4, c. 470].

Как указывается в литературе, формирование собственно юридического концепта «военных преступлений» связано со становлением международного гуманитарного права с середины XIX в. Прямые запреты на применение определенных средств и методов ведений войны («законы и обычаи войны») появились с принятием первых конвенций защите во время войны раненых и больных лиц из состава вооруженных сил (в частности, Женевской конвенции 1864 г.), а также международно-правовых актов конца XIX – начала ХХ вв. о запрещении использования того или иного вида оружия в ходе вооруженного конфликта. В настоящее время не подвергается сомнению то обстоятельство, что основополагающими международными документами, определяющими формально-правовой характер военных преступлений, являются:

1) Женевские конвенции о защите жертв войны 1949 г. и Дополнительные протоколы к ним 1977 г.;
2) ряд конвенций о запрещении использования тех или иных методов и средств ведения вооруженного конфликта (например, Конвенция о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта 1954 г.; Конвенция о запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия 1993 г.);
3) «устанавливающие» документы современных органов международной уголовной юстиции: уставы международных трибуналов по Руанде и бывшей Югославии, Римский Статут Международного уголовного суда 1998 г.

Особое значение для понимания сущности военных преступлений имеют решения Нюрнбергского и Токийского трибуналов, а также международных трибуналов по Руанде и бывшей Югославии. Эти решения являются повсеместно приемлемыми актами международного обычного права, признаваемыми подавляющим большинством современных государств, включая Россию [2, с. 44–48; 5, с. 440– 442; 11, с. 63–65; 12, с. 131–133].

Российская доктрина. В современной российской доктрине национального и международного уголовного права, несмотря на терминологическую разницу, имеется определенное смысловое единство в понимании термина «военные преступления». При этом особо подчеркивается, что в основе регламентации правил ведения военных действий и всемерной защиты военнопленных и представителей гражданского населения в ходе вооруженных конфликтов находится тезис, выдвинутый русским профессором Ф.Ф. Мартенсом на Гаагской конференции 1899 г. (так называемая «оговорка Мартенса»). Смысл этой «оговорки» заключается в том, что население и воюющие стороны всегда «остаются под охраной и действием начал международного права, поскольку они вытекают из установившихся между образованными народами обычаев, из законов человечности и требований общественного сознания» [1, с. 52].

В начале XXI в. в отечественной доктрине отмечен отход от распространенных во второй половине ХХ в. идей о том, что понимание военных преступлений базируется на сформировавшемся ранее «праве войны», распространявшем свое действие лишь на государства в ходе международного вооруженного конфликта. Также наблюдается постепенный отказ от использования термина «законы и обычаи ведения войны». В конце прошлого столетия все чаще говорилось о «праве вооруженных конфликтов», которое, в силу II Дополнительного Протокола к Женевским конвенциям, распространено в отношении вооруженных конфликтов немеждународного характера. В чем наблюдается последовательное единство российских авторов: практически все они связывают современное понимание военных преступлений с нарушениями международного гуманитарного права, призванного всемерно защищать лиц, не принимавших или прекративших принимать участие в военных действиях, а также на ограничение средств и методов ведения войны [1, c. 54–55; 3, c. 25–27; 7, с. 71–72].

При этом в основу определения термина «военные преступления» предлагается положить следующие принципы, вытекающие из предписаний международного гуманитарного права:

1) принцип гуманности, включивший в себя основополагающие соображения гуманности в отношении лиц, не принимающих либо прекративших участие в военных действиях, как они предписываются статьей 3, общей для Женевских конвенций о защите жертв войны 1949 г.;
2) принцип ограничения воюющих (противоборствующих) сторон в выборе средств и методов ведения военных действий, впервые сформулированный в ст. XXII Гаагского положения о законах и обычаях сухопутной войны 1907 г. («Воюющие не пользуются неограниченным правом в выборе средств нанесения вреда неприятелю») и многократно повторенный в международных конвенциях, посвященных вопросам регламентации ведения вооруженных конфликтов;
3) принцип защиты гражданского населения и мирных (гражданских) объектов в ходе вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера (ст. 51–57 I Дополнительного протокола и ст. 13–17 II Дополнительного протокола к Женевским конвенциям о защите жертв войны); составной частью данного принципа является «правило толкования сомнений»: в случае возникновения сомнения в том, используется ли объект в мирных или гражданских целях, предполагается, что такой объект не является военным [1, с. 56–57; 9, с. 229].

Одним из «краеугольных» вопросов современной доктрины является обсуждение тезиса о том, относятся ли военные преступления только к «сфере действия» международного гуманитарного права?

И на этот вопрос подавляющее большинство авторов дает отрицательный ответ. Например, по словам А.В. Берко, нельзя оспорить «того обстоятельства, что определение недопустимых средств и методов ведения вооруженной борьбы (военного конфликта), интересы защиты прав человека в ходе вооруженного конфликта установлены именно международным гуманитарным правом». Однако преступность и наказуемость индивидов за совершение таких нарушений определена нормами не международного гуманитарного, а международного уголовного права. Поэтому военным преступлением надо признавать «использование любого метода или средства ведения вооруженного конфликта, запрещенного международным гуманитарным правом, преступность которого и ответственность за которое установлена в международном уголовном праве» [3, с. 20, 43].

Данная позиция находит поддержку у большинства современных российских авторов. Так, по мнению Р. А. Адельханяна, «нарушение норм международного гуманитарного права, расцениваемое как преступное, является юридическим фактом для международного и (или) национального уголовного права». В итоге данный автор дает очень близкое вышеприведенному определение военного преступления как «деяния, состоящего в нарушении установленных основополагающими принципами международного права и международным гуманитарным правом правил ведения вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера, преступность которого определена в акте международного уголовного права» [1, c. 64, 86].

С теми или иными вариациями и уточнениями, не меняющими общего смысла, российские авторы определяют термин «военные преступления». Например, И. Ю. Белый определяет военное преступление как «предусмотренное в акте международного уголовного права виновно совершенное общественно опасное деяние, посягающее на установленное основополагающими принципами международного права и международным гуманитарным правом правила ведения вооруженных конфликтов международного и немеждународного характера» [2, с. 50].

В докторской диссертации С. А. Лобанова военные преступления определены как «серьезные нарушения международного гуманитарного права, применяемого в вооруженных конфликтах (международных и немеждународного характера), влекущие индивидуальную уголовную ответственность в соответствии с международным уголовным правом» [8, с. 217]. Соглашаясь, в принципе, с вышеприведенными позициями, П.П. Степанов предлагает дефиницию военного преступления добавить указание на его «контекстуальный элемент», разработанный в решениях международных судов ad hoc – непосредственную связь с вооруженным конфликтом международного либо немеждународного характера. По его словам, «контекстуальный элемент, то есть связь деяния с вооруженным конфликтом международного или немеждународного характера, таким образом, является существенным характерным признаком всех военных преступлений. Представляется, что дефиниция военных преступлений, как отдельного вида преступлений, так и характеристика каждого военного преступления будет неполной без указания на этот признак» [10, c. 96].

По большому счету, с этим предложением можно согласиться. Как указывает А. Г. Кибальник, в решениях Международного трибунала по бывшей Югославии (в частности, по делам Prosecutor v. D. Tadič; Prosecutor v. M. Kordič and M. Čerkez) указано, что обязательным «контекстуальным элементом» военного преступления является «очевидная связь» совершенного деяния с фактически существующим вооруженным конфликтом международного или немеждународного характера [9, с. 231]. Более того, необходимость установления «контекстуального элемента» военного преступления существует при квалификации такого деяния не только по международному уголовному праву, но и по соответствующим нормам внутреннего уголовного законодательства (например, по ст. 356 УК РФ). Это правило следует в силу выполнения международных обязательств о признании практики современных международных трибуналов ad hoc в деятельности органов национальной уголовной юстиции [5, с. 453].

Тем не менее, необходимо сказать, что некоторые российские авторы при определении термина «военные преступления» продолжают исходить из доктрины «законов и обычаев ведения войны» – правда, с рядом оговорок. Например, Н. И. Костенко к военным преступлениям относит международные преступления, представляющие собой «сложные и разнообразные по характеру» преступные деяния, которые «посягают на законы или обычаи войны» [6, c. 234]. В соответствии с положениями Женевских конвенций о защите жертв войны и Дополнительными Протоколами к ним, а также ст. 8 Римского Статута Международного уголовного суда, он (в зависимости от объективных характеристик деяний, их последствий и субъекта) выделяет порядка семидесяти конкретных видов военных преступлений.

В итоге Н. И. Костенко делает общий вывод о том, что признание того или иного деяния в качестве военного преступления ставится в зависимость от следующих «специфических критериев»: 1) совершено ли оно «в рамках целенаправленного плана или политики»; 2) наличествует ли «широкомасштабность» совершения таких деяний. В итоге, по его мнению, «в постановочном плане ответственность … наступает без каких-либо различий в отношении правовой оценки исполнителем факта существования вооруженного конфликта или его характеристики как международного или немеждународного». Такое отсутствие «знания исполнителем фактов, определяющих характера конфликта как международного или немеждународного» обусловлено тем обстоятельством, что, «согласно праву существует только требование в отношении знания конкретно фактических обстоятельств, определяющих существование вооруженного конфликта» [6, c. 265–266].

Зарубежная доктрина. В современной зарубежной доктрине также говорится о том, что термин «военные преступления» часто используется в «различных и нередко противоречивых значениях». В частности, под военным преступлением предложено понимать:

1) любое преступное поведение, имевшее место во время войны либо иного вооруженного конфликта;
2) любое нарушение международного гуманитарного права вне зависимости от его признания актом именно преступного поведения;
3) любое преступление по международному праву, совершенное в связи с вооруженным конфликтом, даже если оно представляет собой преступление против человечности либо акт геноцида.

Для современной российской и зарубежной доктрины характерно принципиально схожее понимание термина «военное преступление» в международном уголовном праве. Произошел отказ от ранее предложенного понимания военного преступления как нарушения «законов и обычаев войны». В настоящее время понимание военного преступления связано с серьезным нарушением норм международного гуманитарного права, связанного с идущим вооруженным конфликтом, за которое установлена уголовная ответственность. Одной из наиболее значимых тенденция стало требование признания сущности и признаков военных преступлений, выработанных обычным международным правом, в национальной уголовной юрисдикции.


Список литературы

  1. Абдуллаев З. М. Теоретические основы криминализации воинских общественно опасных деяний: дис. … канд. юрид. наук. – М., 1991. – 177 с.
  2. Бодаевский В. П. Общественная опасность деяния как критерий, детерминирующий особенности правового регулирования уголовной ответственности военнослужащих // Ученые записки КФУ им. В. И. Вернадского. Юридические науки. – 2019. – Т. 5 (71). – № 3. – С. 88–95.
  3. Военно-уголовное право: учебник / под ред. Х. М. Ахметшина, О. К. Зателепина. – М.: За права военнослужащих. – 2008. Вып. 93. – 384 с.
  4. Гамидов Р. Т. Социальная обусловленность уголовной наказуемости // Бизнес в законе. – № 6. – 2014. – С. 46–49.
  5. Евстратов Ю. И. Некоторые вопросы теории криминализации. Сборник статей / Ю. И. Евстратов // Проблемы теории и практики борьбы с преступностью. – Томск., 1982. – С. 56–62.
  6. Ермолович Я. Н. Теоретико-правовые основы военно-уголовной политики в Российской Федерации: монография. – М.: Юрлитинформ, 2012. – 576 с.
  7. Криминология: учебник / Под ред. проф. В. Д. Малкова. – М.: ЗАО «Юстицинформ», 2006. – 528 с.
  8. Кудрявцев В. Н. Научные предпосылки криминализации // Криминология и уголовная политика. – М.: издво ИГиП АН СССР, 1985. – С. 105–108.
  9. Лопашенко Н. А. Уголовная политика. – М.: ВОЛТЕРС КЛУВЕР, 2009. – 579 с.
  10. Степанов П. П. Современные военные преступления: их причины и меры противодействия: дисс. … канд. юрид. наук. М.: Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, 2017. 276 с.
  11. Cassese A., Gaeta P., Baig L., Fan M., Gosnell C., Whiting A. Cassese’s International Criminal Law. 3rd ed. Oxford University Press, 2013. 414 p.
  12. Kittichaisaree K. International Criminal Law. Oxford University Press, 2001. 482 p.
  13. Reka V. Challenges of Domestic Prosecution of War Crimes with Special Attention to Criminal Justice Guarantees: abstract of PhD thesis. Budapest: Pázmány Péter Catholic University, 2012. 26 p.