УДК 80

ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫЕ ВКЛЮЧЕНИЯ В РОМАНЕ В. ПЕЛЕВИНА «ЧАПАЕВ И ПУСТОТА»

№18,

Филологические науки

Ахмадеев Ильшат Ришатович


Научный руководитель: Закирова О.В., кандидат филологических наук


Ключевые слова: АВТОРСКАЯ ИРОНИЯ; ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ, АЛЛЮЗИЯ; ЦИТАТА; РЕМИНИСЦЕНЦИЯ; THE AUTHOR’S IRONY; INTERTEXTUALITY, ALLUSION; QUOTE; REMINISCENCE.


Аннотация: В данной статье будут рассмотрены типы интертекстуальных включений в романе В. Пелевина «Чапаев и Пустота». Цитаты, аллюзии и реминисценции, пронизывающие роман, позволяют оценить весь культурный и художественный потенциал произведения, углубить и расширить его литературоведческий анализ.

За все время существования литературы и накопления ее фонда включенность одного художественного текста в другой становится популярным и само собой разумеющимся явлением. Каждое появляющееся художественное произведение содержит в себе элементы, ранее употреблявшиеся в других произведениях. Таким образом, интертекстуальность становится все более распространенным понятием.

Большинство лингвистов, говоря об интертекстуальности, придерживается определения, данного И.В. Арнольд, которая трактует ее как «включение в текст целых других текстов с иным субъектом речи, либо их фрагментов в виде цитат, реминисценций и аллюзий» [1, с. 77].

Российским исследователем Н.А. Фатеевой предложена классификация, дифференцирующая интертекстуальные элементы на собственно интертекстуальные, которые образуют конструкцию «текст в тексте», паратекстуальные, метатекстуальные, гипертекстуальные и архитекстуальные [6, с. 24].

В собственно интертекстуальные элементы, образующие произведении конструкции «текст в тексте», включены цитаты и аллюзии. Под цитатой понимается средство обозначения, воспроизводящие в тексте один и более компонент прецедентного текста [6, с. 26]. Аллюзии, представляемые именами собственными, обладают повышенной степенью узнаваемости даже при отсутствии упоминания имени автора. Иногда именная аллюзия выступает как реминисценция [6, с. 27].

Паратекстуальность как очередной элемент типологии является отношением текста к собственным заглавию, эпиграфу и послесловию. Доказательством к сказанному может служить факт существования цитат-заглавий [6, с. 27].

Метатекстуальностью, или созданием конструкций «текст о тексте», характеризуется любой случай интертекстуальных связей, т.к. цитаты, аллюзии, заглавия или эпиграфы – все они представляют собственный текст в «чужом» контексте. [9, с. 29].

Гипертекстуальность представляет собой способ пародирования одним текстом другого [6, с. 118].

Архитекстуальность реализуется в жанровой связи текстов [6, с. 32].

Роман В. Пелевина «Чапаев и Пустота» [4], созданный в 1996 г., сразу обратил внимание читателей на выбор героев – легендарного комдива Чапаева и его комиссара. Уже в самом заглавии, нацеленном на игру с читательским сознанием, прослеживается авторская ирония: судя по названию, от романа ожидается изображение либо коллажа любимых анекдотов, либо продолжения знаменитой биографии Чапаева, принадлежащей перу Д. Фурманова [7]. В этом и заключена тонкая ирония, призывающая скорее переосмыслить известные сюжеты, чем их повторить. Уже эта стадия, предполагающая первичный читательский концепт-анализ, обеспечивает нахождение Пелевиным «своего» читателя, включающегося в игру, разгадывающего ее и иронизирующего вместе с автором над еще недавним собственным мировосприятием. Особенно это реализуется при включении его в следующий «этап» игры, который призывает понять, что такое пустота в романе – человек, понятие или пространство [5, с. 247].

Уже в предисловии Пелевин заставляет читателя поверить, что автор произведения не он, а некий монах, имя которого по многим причинам не называется, а редактор, который подготовил рукопись к печати, некий буддист. Все предисловие выдерживается писателем в ироническом ключе.

Постмодернистская ирония в данном романе – не только литературный прием, но и элемент фабулы. Забавляясь над «доверчивостью» читателя, автор выдает за оригинал «текст без автора», т.е. качественный литературный фальсификат. Использование подобной многоуровневой иронической игры возможно только в постмодернистском произведении, где текст обезличивается через дистанцирование писателя от него, в результате чего одновременно происходит и «смерть автора», и его абсолютное слияние его с произведением [2, с. 120].

Так, когда автору становится тесно в рамках реального пространства, становится глобальным локальное пространство иронической игры. Сначала читателя «обманывают» стройной композицией чередованием прошлого и настоящего в четных и нечетных главах. Однако слияние обоих времен в единое пространство «над временем» происходит во сне, в бредовом сознании главного героя. Постмодернистская концепция романа заставляет читателя подумать о серьезном восприятии действительности: настоящее является не более чем иронией над прошлым, а прошлое – ироническим восприятием современности. Наблюдается авторская игра с хронотопом, сопровождаемая его верой в реальность каждого временного перемещения, которое размывает границу между явью и сном. Эта ирония над действительностью характеризует текст как принципиально неструктурированный, что характерно постмодернистскому мышлению и видению мира [8, с. 115].

Так, поэт-декадент революционной России Петр Пустота обнаруживает себя в двух параллельных реальностях:

1. Настоящая, в которой он является ординарцем Василия Ивановича Чапаева.
2. Реальность сна, где герой представляет собой пациента психиатрической больницы, которого стараются избавить от «ложной личности».

В итоге вместе с героем читатель осознает, что все миры равны как одинаково иллюзорные, то есть и возможные, и невозможные одновременно.

Анализируя в романе специфику буддистской философии, исследователь Г.Л. Нефагина справедливо отмечает, что даже она «воссоздается с ощутимой иронией, как одна из возможных иллюзий» [3, с. 121]. Поэтому и ее носитель, доблестный красный командир Чапаев, почти, цитирующий своего прототипа из кинофильма братьев Васильевых, с нескрываемой иронией совершает трансформацию в одно из воплощений Будды. Герою и читателю такая органичная раздвоенность помогает с известной долей иронии относиться к философии персонажа, подтверждая мысль о том, что всякое истинное учение принципиально невозможно. Таким образом, В. Пелевиным создается новый, авторский, миф вне времени о Чапаеве с включением его в уже существующий интертекст [2, с. 121].

Известно, что литературный первоисточник романа – произведение Д. Фурманова «Чапаев» [5]. Интертекстуальность текста Пелевина заключается прежде всего в повторении сюжетной линии романа-предшественника: воссоздается обстановка гражданской войны и образ знаменитого командира Красной армии. Однако бытописание и факты в нем представляют собой лишь фон для основного сюжета – духовного путешествия персонажей во времени и пространстве: «Пелевин использует прямую цитацию в сценах отправки на фронт ивано-вознесенских ткачей, военного быта в Алтай-Виднянске, упоминает фурмановские топонимы, но эти названия приобретают бессмысленный оттенок, подтверждают абсурдность происходящего и усиливают ощущение трагической неизвестности, вырванности из контекста истории пелевинских персонажей» [3, с. 120 ].

Однако интертекстуальность «Чапаева и Пустоты» намного шире взаимодействия с текстами-предшественниками о Чапаеве. В романе автор обращается не только к гипертексту Достоевского, но и его деконструирует его. Процесс пелевинской деконструкции позволяет реализовать создание из знакомого читателю произведения своего нового текста этого же романа. Автором буквально навязывается призыв отойти от стереотипного прочтения Достоевского, включая для этого эпизод его романа в новый контекст.

Петр Пустота, оказавшись в литературном кабаре «Музыкальная табакерка», становится зрителем маленькой трагедии «Раскольников и Мармеладов», которая написана не Достоевским, а камерным поэтом, неким Иоанном Павлухиным в несуществующем жанре «эгопупистического постреализма» [6, с. 117]. По своей сути трагедия носит иронически-фарсовый характер. Всем известный сюжет «Преступления и наказания» В. Пелевиным пропускается сквозь призму современности и является доказательством того, что любое современное произведение – это бесконечное множество текстов предыдущих эпох, которые постоянно повторяются.

Посредством творчества Достоевского Пелевин иронизирует над стихами самого Пустоты. Однако и эту иронию понимает только подготовленный читатель. Так, первый, высоко оцененный В. Брюсовым, сборник стихов поэта называется «Стихи капитана Лебядкина». Хотя известно, что герой романа «Бесы», капитан Игнат Тимофеевич Лебядкин, в области поэзии проявил совершенную бесталанность.

Таким образом, Пелевин насыщает собственный текст аллюзиями и реминисценциями, нацеливаясь на восприятие смыслов через дешифровку отсылок и привлечение читательского опыта. Такая интертекстуальность уже не вписывается в рамки простого опознания чужого произведения в тексте, она толкает читателя на полемику с Пелевиным, на попытку понять его видение классической литературы. Следовательно, автор вовлекает читателя в процесс интеллектуальной игры, призывая его уже не столько воссоздать оригинальное произведение, сколько проанализировать создавшийся диалог между текстами. Читатель вынужден рассуждать о том, продолжает ли автор идеи Ф.М. Достоевского, иронизирует над ним или же преодолевает его. Ответ (что является первостепенно важным в эстетике постмодернизма) для каждого читателя является индивидуальным, в зависимости от воспринимаемого им уровня сложности культурного кода, а также анализа, на который он опирается [3, с. 121].


Список литературы

  1. Арнольд И.В. Читательское восприятие интертекстуальности и герменевтика // Интертекстуальные связи в художественном тексте. Межвузовский сборник научных трудов. – 2003. – № 8. – С. 77-85.
  2. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. – М.: Академия, 1998 – 387 с.
  3. Нефагина Г.Л. Системность русской прозы ХХ века. Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе // Проблемы теоретической и исторической поэтики (материалы международной научной конференции) В 2 ч. Ч. 1. – 1998. – № 4. – С. 114-121.
  4. Пелевин В. Чапаев и Пустота. – М.: Эксмо, 2017. – 345 с.
  5. Усачева Н.И. Интертекстуальные включения. – М.: Панорама, 2007. – 319 с.
  6. Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов: дис…. канд. фил. наук. – М., 2000. – 104 с.
  7. Фурманов Д. Чапаев. – М.: Классика, 2014. – 399 с.
  8. Хализев В.Е. Аллюзия в художественном тексте. – М.: Новая литература, 2010. – 299 с.
  9. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика. – М.: Наука, 2005. – 417 с.